Обрывки из реальностей. ПоТегуРим - Инга Ильм

низкий далёкий тон, вибрация. А дальше увертюра набирает силу. Крышки мусорных баков, одиночные выкрики чаек, на которые отвечает далёкая стая за рекой. Скучное, длительное дыхание механических жалюзи лавок первых этажей, продолжающееся до победного, до гулкого стука железки о железку. И тут же становятся слышны обрывки весёлых фраз незнакомого, напевного языка. Прячется предутренняя дымка под купол Святого Петра. И восходит солнце…

Что занимает меня

6 декабря. 23:30

К чему снова и снова обращаются мои мысли на протяжении многих лет? – Память. Меня мучает моя память. О, капризная Мнемозина. Супруга Юпитера, мать девяти муз. Я лишена её благосклонности. А мой любимый старикашка Вольтер говорит, что без памяти нет ума.

Меня всегда это ужасно расстраивало. Я действительно обладаю такой удивительной памятью, что почти ничего не помню. Я набита сыгранными ролями под завязку. А ещё обрывками стихов, цитатами из текстов. И встречами с разными людьми. Вот прихожу к ребёнку в новую школу на родительское собрание, например. Смотрю, среди взрослых – лицо знакомое. Но кто это – никак не пойму! Разговариваю, вежливо головой киваю… и ещё месяц мучаюсь, пока соображу: это же мой преподаватель! Единственное, в чём я была уверена, так если она говорит, то я всегда сижу и молчу. Такое крайне редко бывает. Только если в университете, а по логике – университетский профессор в школе не встречается… Или вот, бывает, налетят, обнимут, растормошат, но кто? Вот если видела человека всё время серьёзного да на работе, а тут он вдруг на улице и мороженое ест! Не всегда, конечно, так. Но бывает. С детства очень много людей вокруг. Театр, кино, телевидение, редакции, клубы – гигантские муравейники, в которых сталкиваешься с тысячами тысяч персонажей и их судьбами, за одну жизнь.

Что уж тут про работу с источниками говорить. Вот прочитала я труд Чекалевского. Эстетический трактат XVIII века, адресованный студентам русской Академии художеств. С превеликим удовольствием! Чрезвычайно любопытно! Труд компилятивный, очень много из Винкельмана, и вот прямо сейчас меня мучает то, что ведь недавно кропотливо прочла я подряд несколько итальянских трактатов XIV века, и смотрю: кусочки-то оттуда наш уважаемый Чекалевский потырил, да ссылок на источники не дал! Нехорошо, право слово. Статью бы об этом написать! Однако уличить – не могу. Забыла, где прочитала. Да, и вспомнить конкретно, что у этого Чекалевского написано, тоже не могу! Вот, например: какой позиции придерживается этот автор относительно фламандской живописи? Не помню. Хоть умри. И читала внимательно! Так что приходится прикидывать художественный контекст эпохи, характер самого трактата, комментарии к его трудам, чтобы ответить на этот вопрос. А ведь можно просто – запомнить!

А ещё я не знаю ни одного номера телефона. У меня тут как-то села батарейка в аппарате, и я никак не могла сориентироваться, потому что оказалось: у меня и ни денег, ни ключей. И в этот сложный жизненный момент я чётко осознала, что знаю наизусть только свой собственный мобильный. И оказывается, это не самый важный телефонный номер, который ты должен знать наизусть! Потому мне многое, очень многое надо записывать. Целые тома записных книжек. И ещё многие тома настоящих книг. Мне постоянно приходится всё перечитывать! И ведь я плохо усваиваю текст с экрана, потому по всему миру таскаю за собой библиотеку. Точнее, самые важные книги. Измеряю их давно килограммами. Вот завезли сейчас – 280 кило. Очередной переезд. Надо скорее расставить всё по полкам. Приятные хлопоты! Люблю трогать книги, люблю с ними переговариваться. Вот, например, Монтень. Листаю, только что:

«Нет человека, которому пристало бы меньше моего затевать разговоры о памяти. Ведь я не нахожу в себе ни малейших следов её и не думаю, чтобы во всем мире существовала другая память столь же чудовищно немощная. Все остальные мои способности незначительны и вполне заурядны. Но в отношении этой я представляю собой нечто совсем исключительное и редкостное и потому заслуживаю, пожалуй, известности и громкого имени».

Подумала, что мы могли бы с ним сейчас поспорить, и села записать. Только ведь мне давно пора включаться в реальность, устраивать свои книжечки поудобнее, чтобы под ногами не валялись: «Я въехал в дом, но в нём снова нет места…» Новая квартира… Ещё совсем гулкая и совсем незнакомая. Больно ударилась на чердаке головой, только что, например.

Вот и у нас началась настоящая зима

11 января. 7:59

Можно сказать, сегодня день первый. Тусклый и тихий. Небо нежное, жемчужное. С него падают редкие капли. Они питают траву на соседней черепичной крыше и сотни выставленных по такому случаю цветочных горшков. Впервые увидела соседку – в шесть утра, ещё неприбранная, она выносила свои цветущие богачества на свет, подставляя их листья дождю. И даже мои бедные кустики самшита, что живут на балконе, чуть встрепенулись и умоляюще протягивают ко мне свои свежие побеги. Обещаю не забыть про них. Кланяюсь кресту на храме Святого Игнатия и тихонько прикрываю за собой дверь на террасу.

Про Кенгуру и не только

29 марта. 20:32

Сегодня шла в кафе. На площадь. По пути обнаруживаю: меня присмотрела ещё в толпе бабулька. Резкая такая, быстрая, сухонькая, какая-то плюшевая и c подпалом. Положительно похожая на кенгуру. Увидела меня – и сразу за мной, за мной сворачивать. Я тем временем уже устраивалась за любимым столиком, и она раз так и – прыг, за соседний. Как можно ближе. И тотчас громко всем объявила: «Я не одна! Я сына жду!» За этим пронзительным стариковским возгласом невольно рисовалась вся прожитая человеком жизнь. В мгновение ока размотался клубок неумолимых мойр к самому началу прошлого столетия – к её рождению. Но главное, что обратило на себя внимание, её интонации. Они были исполнены такой глубокой нежности и дрожали от такой неподдельной материнской гордости, что все первые ряды заметно оживились. Особенно после того, как старая леди демонстративно заказала себе бокал белого, победно оглянулась вокруг и активно принялась за ожидание.

Вздыхала она так тяжко и так часто, что, казалось, это от её дыхания разлетаются голуби по площади. Подслеповато щурясь, пристально разглядывала она толпу. Иногда чуть было не вскакивала. И снова садилась. Обнаружив в конце концов на экране телефона, что ещё рано волноваться, она сначала потеребила его в руках, потом спрятала от себя, но иногда все-таки открывала сумочку, доставала и гипнотизировала часы на экране. Вся эта привычная мелкая суета матери, ожидающей в волнении своего ребёнка, и вот вся эта нерешительность – позвонить ему или не стоит лишний раз беспокоить, была мне до такой степени знакома, что засвербило в носу. Как это трогательно со стороны и мучительно глупо. Смешно. И вместе с тем волшебно.

В основные свои зрители миссис Кенгуру сразу взяла пару средних лет, сидящую справа, изрядно покрасневшую за погожие деньки под весенним солнцем. Такие уже чувствуют себя завсегдатаями площади и громко обсуждают всё вокруг, как это и положено в Риме. Миссис уловила знакомую речь, пусть с акцентом. После очаровательного старорежимного обмена любезностями выяснилось, что семья – из северного Чикаго. «О! Я очень люблю Чикаго!» – воскликнула леди Кенгуру. И было видно, как перед её глазами проплыли какие-то чудесные картинки воспоминаний,